Из воспоминаний отца кандидата на пост министра обороны Российской Федерации Дмитрия Рогозина - генерал-лейтенанта Рогозина Олега Константиновича (в сокращении).
Рогозин О.К. "Незабываемые имена и свершения", М.: Ладога-100, 2004 г.
Война в нашу жизнь ворвалась неожиданно и неотвратимо. Весь июнь 1941 года в Москве стояла чудесная погода. Такой же была погода и в субботу 21 июня. Отец в это время был в Ленинграде, где на судостроительном заводе им. Жданова не сколько лет руководил работами по оснащению эсминца «Опытный» знаменитыми прямоточными котлами Леонида Константиновича Рамзина.
Утро 22 июня было на редкость ясным и теплым. Я пошел погулять в окрестностях нашего поселка. Рядом с ним был пионерский лагерь. По шумному разговору ребят я понял, что началась война. Мама была в шоке, а мы в тот прекрасный июньский день еще не знали, какие жертвы, страдания и лишения война уготовила всем нам.
Ровно через месяц, 22 июля, на Москву был совершен первый воздушный налет. Затем налеты повторялись ежевечерне, примерно в половине одиннадцатого. После второй бомбежки, съездив в Москву за продуктами, мама сообщила, что наш дом полуразрушен и разграблен. Видимо, немцы пытались крупными бомбами разрушить Метромост через Москву-реку, но промазали.
Так мы оказались практически бездомными и полураздетыми.
Пришла осень. Мы по-прежнему жили на даче. Отец всё еще был в Ленинграде. Там было решено подключить мощную энергетику эсминца «Опытный» к системе электроснабжения промышленных предприятий почти осажденного города.
Надо отметить, что в ту суровую осень 1941 года все жилищные вопросы в Москве решались мгновенно. Проблем с переселением не возникало, поскольку было много свободных квартир, освобождавшихся после выезда жильцов в эвакуацию. Поначалу нам выделили квартиру на Никитском бульваре на пятом этаже с неработающим лифтом. Затем мы перебрались в однокомнатную квартиру на Малой Бронной. Дом был достаточно ухоженным, так как принадлежал Малому театру. В соседней квартире жила семья замечательного артиста Николая Александровича Анненкова, с которой мы тотчас познакомились.
Напряжение в Москве все возрастало. Поесть сытно - и то удавалось не всегда. Рабочие места на предприятиях все более заполняли женщины и подростки. Улицы города ощетинились противотанковыми межами», а в небо каждый вечер поднимались аэростаты заграждения. Москва превращалась в крепость, неприступную ни с земли, ни с воздуха. У москвичей не было никакой паники, все готовились дать достойный отпор оккупантам.
Наступил великий праздник - 23 годовщина Октября. По года была по-осеннему пасмурной и холодной. Мало кому могло прийти в голову что традиционный военный парад на Красной площади состоится. Но это произошло.
Мы с ребятами на Арбате целый час с гордостью и тревогой наблюдали колонны бойцов, следующих от стен Кремля к Киевскому вокзалу. Немецкие войска подошли так близко, что на Смоленской набережной были слышны орудийные раскаты. Бородинский мост заминировали, и нам, мальчишкам, пришлось оставить идею пробраться поближе к фронту, например, в Фили, а тем более к Кунцево, вызванную поначалу простым любопытством.
Но вот что интересно. В Москве как бы в одночасье появились несколько бригад морских пехотинцев. Размещены они были в Хамовнических казармах. Мы почти каждый божий день бегали туда глядеть, как они проходят строевую подготовку на плацу. В начале декабря казармы опустели. Вместе с полками сибиряков морские пехотинцы приняли свой первый бой в контрнаступлении под Москвой. Произошло это 5 декабря 1941 года. В Москве поговаривали, будто удар морских бригад был настолько силен, что немцы, имея превосходство в средствах передвижения, удирали так, что моряки их просто не могли догнать. И это была правда.
Когда несравненный голос Юрия Борисовича Левитана сообщил о полном разгроме немцев под Москвой, всеобщему ликованию не было предела. Но это было сдержанное ликование, хотя внутреннее торжество не уступало тому, которое наш народ испытал после окончательной победы над фашистской Германией. Помню, как мама и ее подруга тетя Клава Волкова буквально рыдали от счастья, которое принесла эта Великая Победа!
Общаясь со своими прежними соседями по Невольному переулку, мы узнали о трагической судьбе многих жителей милого нашему сердцу Парцевского двора.
В первые дни войны ушли на фронт все наши старшие товарищи. Лишь потом мы подвели печальные итоги. Из восемнадцати ребят нашего двора в живых осталось лишь трое. Ребята погибали в разных местах боев и сражений, не так; как в известной песне! Володя Шумков погиб где-то в лесах Белоруссии, Николай Хомяков под - Ленинградом, а Арнольд Данилевский, получив смертельные раны под Москвой, скончался в госпитале. Царствие им небесное!
В мае 1942 года пришла весточка от деда Бориса. Он приглашал нас приехать в Алтайский край (на станцию Шипуново), куда был эвакуирован Новочеркасский гидромелиоративный институт, где дед работал ассистентом.
В эвакуации мы пробыли до ноября 1943 года. Там я закончил пятый класс, научился вместе с моим другом Колей Урванцевым пасти табун молодых лошадей, сажать и копать картошку, обрел новых друзей. И поныне вспоминаю Алтай, его безграничные просторы, чистейшие реки Чарыш и Аллей, жемчужину этого благодатного края - Горный Алтай с его голубыми сказочными озерами и рощами.
Приехав в Москву, мы жили уже в своей собственной комнате, которую отец получил, вернувшись с фронта на завод, где он до войны работал главным инженером. Нашей радости не было границ. Но мне предстояло либо нагонять упущенное в школе, либо пойти работать, отложив учебу до следующего года. Однако судьба распорядилась по-своему. Дело в том, что мечты подростков тех суровых лет (а мне было уже четырнадцать) сводились к тому, как 6ы удрать на войну, хотя в тот период такой необходимости уже не было.
И вот здесь случилось для меня нечто неожиданное. Прибыл с фронта майор Цицеро Ян Янович, муж маминой подруги тети Зои Волковой. Ему было поручено сформировать эпрон-отряд для очистки фарватера Днепра от затопленных и разрушенных в ходе жесточайших боев танков, пушек, металлоконструкций мостов, переправ и т.п. Формировался отряд в Москве (в Филях) под эгидой Наркомата речного флота. Он состоял из прошедших «огонь и воду» бойцов-краснофлотцев, многие из которых имели правительственные награды и боевые ранения. Взяли в отряд и меня.
Моим непосредственным наставником стал главстаршина Николай Тихомиров, который помог мне быстро разобраться с карабином и прочими атрибутами воинской экипировки.
Коля был родом из Мурманска. Мне импонировали его отвага, порядочность и скромность.
Мы ехали в автоколонне, состоящей из американских грузовиков – «студебекеров», «фордов» и «джепси», загруженных водолазной техникой, боеприпасами для взрывных работ, продуктами; добирались до Смоленска по основательно раз рушенному дорожному тракту.
Выглядывая временами из-под брезента, я видел массу разбитой нашей и немецкой бронетехники, автомашин и присыпанных снегом трупов. Особые трудности для продвижения колонны создавали разрушенные обледенелые мосты и наскоро построенные переправы через многочисленные реки и речушки. Часто приходилось форсировать их «цугом», используя при этом лебедки грузовиков.
В Смоленск мы добрались к исходу второго дня. Были глубокие сумерки. Город потряс наше сознание руинами до основания разрушенных домов с торчащими из развалин печными трубами. Ни одного мало-мальски уцелевшего дома, ни одной живой души... Лишь только в центре города иногда можно было увидеть наших солдат. Судя по всему, они жили в землянках.
По мере приближения к центру города всё больше попадалось нам остовов пятиэтажных кирпичных домов с висящими обогревательными батареями и прочими отопительными коммуникациями. Чудом уцелели лишь три большие постройки на улице Крупской: дом прокуратуры, административное здание, где, как нам сказали, в 1941 году при наступлении немцев на Москву располагалась ставка Гитлера, и корпус крупного военного госпиталя.
Нашу команду разместили на самом берегу Днепра в землянках, построенных фашистами, а также на пришвартованном к берегу небольшом речном судне «Смоленск». Рядом с нашим новым обиталищем находилась понтонная переправа через Днепр, по которой днем и ночью проходили на правый берег танки, артиллерия, автомашины с личным составом и военным имуществом.
Основной мост через Днепр, расположенный чуть выше переправы, был разрушен. Восстановление его подводной части было одной из главных задач нашей эпрон-команды.
По малости лет меня поселили в кормовом кубрике. Спал я на брезенте, подкладывая под голову ящик с толовыми шашками, очень похожими на брусочки туалетного мыла.
Основными моими обязанностями были чистка картофеля на всю нашу братию, снабжение «корабельной кухни» забортной водой и, пожалуй, самое престижное и ответственное, быть посыльным от места расположения нашей команды до ее штаба, размещенного в одной из комнат того самого сохранившегося здания, где размещалась ставка Гитлера.
Как-то вечером я по ошибке забрел в здание госпиталя. Войдя через парадный вход вовнутрь, при свете синих маскировочных ламп я увидел буквально груду окровавленных полуголых тел наших воинов и вдохнул смердящий запах крови. Оторопевший и испуганный, я дал «задний ход». Помню эту страшную картину и поныне.
В то время, как бойцы нашей команды, наладив привезенную спецоснастку, вплотную занялись своей рискованной каждодневной работой, я основательно освоил самые «крутые» кулинарные операции вплоть до приготовления борща по-флотски - разумеется, под зорким оком нашего кока.
Надо сказать, что первое время нашего пребывания линия фронта от Смоленска была в 10-20 километрах. Временами слышна была нам артиллерийская канонада. Довольно часто, особенно по ночам, объявлялись боевые тревоги. Иногда приходилось укрываться в землянках при воздушном нападении немногочисленных групп немецких самолетов или ложиться в цепь прямо у берега Днепра, держа в руках наши легендарные карабины. Однако в целом боевую обстановку в черте города и в его ближайших окрестностях можно было считать сравнительно спокойной и безопасной.
Вблизи от наших «земляных нор», также на крутом берегу Днепра располагались землянки, в которых жили девушки, призванные на трудовой фронт. Наши ребята этому соседству были бесконечно рады. Думаю, что и девушкам в редкие свободные часы было приятно встречаться с бравыми моряками.
Трудно гадать, какие события ждали меня в дальнейшем на «военной стезе», но судьбе было угодно сделать все иначе. Дело в том, что несмотря на предупреждения нашего врача (был у нас и таковой), я то и дело пил прямо из ведра сырую днепровскую воду. Однажды я почувствовал себя очень плохо - поднялась высокая температура, появились резкие боли в желудке и всякие сопутствующие явления.
Словом, налицо все признаки дизентерии. Несмотря на все усилия нашего врача положить меня в переполненный ранеными госпиталь не удалось, и командиром было принято решение отправить меня в Москву на попутном штабном «виллисе».
Полуживой и обмороженный, я был доставлен в госпиталь в Сокольниках. На этом моя «боевая» биография печально закончилась. В дальнейшем я нигде и никому не рассказывал о той неудачной военной «одиссее». Вот если бы я был ранен, а то...
Но вот что важно. Там, в Смоленске, я почувствовал «запах войны», ее опустошительные и беспощадные последствия и понял, что противостоять ее ужасам и разрушениям может лишь военная сила и великий дух патриотизма всего народа. Именно этим непреложным истинам человеческого бытия научила наше поколение Великая Отечественная война!
Отлежав в госпитале месяц-полтора, одетый в черную матросскую шинель и шапку-ушанку, я пришел на тот же завод N339 Наркомата авиационной промышленности, на котором началась моя трудовая жизнь.
Шел 1944 военный год. Уже позади великий перелом в ходе войны под Сталинградом и на Орловско-Курской дуге. В стране царило всеобщее ожидание скорой победы, но никто и нигде «не опускал руки», все старались приблизить час всенародного торжества!
Война в нашу жизнь ворвалась неожиданно и неотвратимо. Весь июнь 1941 года в Москве стояла чудесная погода. Такой же была погода и в субботу 21 июня. Отец в это время был в Ленинграде, где на судостроительном заводе им. Жданова не сколько лет руководил работами по оснащению эсминца «Опытный» знаменитыми прямоточными котлами Леонида Константиновича Рамзина.
Утро 22 июня было на редкость ясным и теплым. Я пошел погулять в окрестностях нашего поселка. Рядом с ним был пионерский лагерь. По шумному разговору ребят я понял, что началась война. Мама была в шоке, а мы в тот прекрасный июньский день еще не знали, какие жертвы, страдания и лишения война уготовила всем нам.
Ровно через месяц, 22 июля, на Москву был совершен первый воздушный налет. Затем налеты повторялись ежевечерне, примерно в половине одиннадцатого. После второй бомбежки, съездив в Москву за продуктами, мама сообщила, что наш дом полуразрушен и разграблен. Видимо, немцы пытались крупными бомбами разрушить Метромост через Москву-реку, но промазали.
Так мы оказались практически бездомными и полураздетыми.
Пришла осень. Мы по-прежнему жили на даче. Отец всё еще был в Ленинграде. Там было решено подключить мощную энергетику эсминца «Опытный» к системе электроснабжения промышленных предприятий почти осажденного города.
Надо отметить, что в ту суровую осень 1941 года все жилищные вопросы в Москве решались мгновенно. Проблем с переселением не возникало, поскольку было много свободных квартир, освобождавшихся после выезда жильцов в эвакуацию. Поначалу нам выделили квартиру на Никитском бульваре на пятом этаже с неработающим лифтом. Затем мы перебрались в однокомнатную квартиру на Малой Бронной. Дом был достаточно ухоженным, так как принадлежал Малому театру. В соседней квартире жила семья замечательного артиста Николая Александровича Анненкова, с которой мы тотчас познакомились.
Напряжение в Москве все возрастало. Поесть сытно - и то удавалось не всегда. Рабочие места на предприятиях все более заполняли женщины и подростки. Улицы города ощетинились противотанковыми межами», а в небо каждый вечер поднимались аэростаты заграждения. Москва превращалась в крепость, неприступную ни с земли, ни с воздуха. У москвичей не было никакой паники, все готовились дать достойный отпор оккупантам.
Наступил великий праздник - 23 годовщина Октября. По года была по-осеннему пасмурной и холодной. Мало кому могло прийти в голову что традиционный военный парад на Красной площади состоится. Но это произошло.
Мы с ребятами на Арбате целый час с гордостью и тревогой наблюдали колонны бойцов, следующих от стен Кремля к Киевскому вокзалу. Немецкие войска подошли так близко, что на Смоленской набережной были слышны орудийные раскаты. Бородинский мост заминировали, и нам, мальчишкам, пришлось оставить идею пробраться поближе к фронту, например, в Фили, а тем более к Кунцево, вызванную поначалу простым любопытством.
Но вот что интересно. В Москве как бы в одночасье появились несколько бригад морских пехотинцев. Размещены они были в Хамовнических казармах. Мы почти каждый божий день бегали туда глядеть, как они проходят строевую подготовку на плацу. В начале декабря казармы опустели. Вместе с полками сибиряков морские пехотинцы приняли свой первый бой в контрнаступлении под Москвой. Произошло это 5 декабря 1941 года. В Москве поговаривали, будто удар морских бригад был настолько силен, что немцы, имея превосходство в средствах передвижения, удирали так, что моряки их просто не могли догнать. И это была правда.
Когда несравненный голос Юрия Борисовича Левитана сообщил о полном разгроме немцев под Москвой, всеобщему ликованию не было предела. Но это было сдержанное ликование, хотя внутреннее торжество не уступало тому, которое наш народ испытал после окончательной победы над фашистской Германией. Помню, как мама и ее подруга тетя Клава Волкова буквально рыдали от счастья, которое принесла эта Великая Победа!
Общаясь со своими прежними соседями по Невольному переулку, мы узнали о трагической судьбе многих жителей милого нашему сердцу Парцевского двора.
В первые дни войны ушли на фронт все наши старшие товарищи. Лишь потом мы подвели печальные итоги. Из восемнадцати ребят нашего двора в живых осталось лишь трое. Ребята погибали в разных местах боев и сражений, не так; как в известной песне! Володя Шумков погиб где-то в лесах Белоруссии, Николай Хомяков под - Ленинградом, а Арнольд Данилевский, получив смертельные раны под Москвой, скончался в госпитале. Царствие им небесное!
В мае 1942 года пришла весточка от деда Бориса. Он приглашал нас приехать в Алтайский край (на станцию Шипуново), куда был эвакуирован Новочеркасский гидромелиоративный институт, где дед работал ассистентом.
В эвакуации мы пробыли до ноября 1943 года. Там я закончил пятый класс, научился вместе с моим другом Колей Урванцевым пасти табун молодых лошадей, сажать и копать картошку, обрел новых друзей. И поныне вспоминаю Алтай, его безграничные просторы, чистейшие реки Чарыш и Аллей, жемчужину этого благодатного края - Горный Алтай с его голубыми сказочными озерами и рощами.
Приехав в Москву, мы жили уже в своей собственной комнате, которую отец получил, вернувшись с фронта на завод, где он до войны работал главным инженером. Нашей радости не было границ. Но мне предстояло либо нагонять упущенное в школе, либо пойти работать, отложив учебу до следующего года. Однако судьба распорядилась по-своему. Дело в том, что мечты подростков тех суровых лет (а мне было уже четырнадцать) сводились к тому, как 6ы удрать на войну, хотя в тот период такой необходимости уже не было.
И вот здесь случилось для меня нечто неожиданное. Прибыл с фронта майор Цицеро Ян Янович, муж маминой подруги тети Зои Волковой. Ему было поручено сформировать эпрон-отряд для очистки фарватера Днепра от затопленных и разрушенных в ходе жесточайших боев танков, пушек, металлоконструкций мостов, переправ и т.п. Формировался отряд в Москве (в Филях) под эгидой Наркомата речного флота. Он состоял из прошедших «огонь и воду» бойцов-краснофлотцев, многие из которых имели правительственные награды и боевые ранения. Взяли в отряд и меня.
Моим непосредственным наставником стал главстаршина Николай Тихомиров, который помог мне быстро разобраться с карабином и прочими атрибутами воинской экипировки.
Коля был родом из Мурманска. Мне импонировали его отвага, порядочность и скромность.
Мы ехали в автоколонне, состоящей из американских грузовиков – «студебекеров», «фордов» и «джепси», загруженных водолазной техникой, боеприпасами для взрывных работ, продуктами; добирались до Смоленска по основательно раз рушенному дорожному тракту.
Выглядывая временами из-под брезента, я видел массу разбитой нашей и немецкой бронетехники, автомашин и присыпанных снегом трупов. Особые трудности для продвижения колонны создавали разрушенные обледенелые мосты и наскоро построенные переправы через многочисленные реки и речушки. Часто приходилось форсировать их «цугом», используя при этом лебедки грузовиков.
В Смоленск мы добрались к исходу второго дня. Были глубокие сумерки. Город потряс наше сознание руинами до основания разрушенных домов с торчащими из развалин печными трубами. Ни одного мало-мальски уцелевшего дома, ни одной живой души... Лишь только в центре города иногда можно было увидеть наших солдат. Судя по всему, они жили в землянках.
По мере приближения к центру города всё больше попадалось нам остовов пятиэтажных кирпичных домов с висящими обогревательными батареями и прочими отопительными коммуникациями. Чудом уцелели лишь три большие постройки на улице Крупской: дом прокуратуры, административное здание, где, как нам сказали, в 1941 году при наступлении немцев на Москву располагалась ставка Гитлера, и корпус крупного военного госпиталя.
Нашу команду разместили на самом берегу Днепра в землянках, построенных фашистами, а также на пришвартованном к берегу небольшом речном судне «Смоленск». Рядом с нашим новым обиталищем находилась понтонная переправа через Днепр, по которой днем и ночью проходили на правый берег танки, артиллерия, автомашины с личным составом и военным имуществом.
Основной мост через Днепр, расположенный чуть выше переправы, был разрушен. Восстановление его подводной части было одной из главных задач нашей эпрон-команды.
По малости лет меня поселили в кормовом кубрике. Спал я на брезенте, подкладывая под голову ящик с толовыми шашками, очень похожими на брусочки туалетного мыла.
Основными моими обязанностями были чистка картофеля на всю нашу братию, снабжение «корабельной кухни» забортной водой и, пожалуй, самое престижное и ответственное, быть посыльным от места расположения нашей команды до ее штаба, размещенного в одной из комнат того самого сохранившегося здания, где размещалась ставка Гитлера.
Как-то вечером я по ошибке забрел в здание госпиталя. Войдя через парадный вход вовнутрь, при свете синих маскировочных ламп я увидел буквально груду окровавленных полуголых тел наших воинов и вдохнул смердящий запах крови. Оторопевший и испуганный, я дал «задний ход». Помню эту страшную картину и поныне.
В то время, как бойцы нашей команды, наладив привезенную спецоснастку, вплотную занялись своей рискованной каждодневной работой, я основательно освоил самые «крутые» кулинарные операции вплоть до приготовления борща по-флотски - разумеется, под зорким оком нашего кока.
Надо сказать, что первое время нашего пребывания линия фронта от Смоленска была в 10-20 километрах. Временами слышна была нам артиллерийская канонада. Довольно часто, особенно по ночам, объявлялись боевые тревоги. Иногда приходилось укрываться в землянках при воздушном нападении немногочисленных групп немецких самолетов или ложиться в цепь прямо у берега Днепра, держа в руках наши легендарные карабины. Однако в целом боевую обстановку в черте города и в его ближайших окрестностях можно было считать сравнительно спокойной и безопасной.
Вблизи от наших «земляных нор», также на крутом берегу Днепра располагались землянки, в которых жили девушки, призванные на трудовой фронт. Наши ребята этому соседству были бесконечно рады. Думаю, что и девушкам в редкие свободные часы было приятно встречаться с бравыми моряками.
Трудно гадать, какие события ждали меня в дальнейшем на «военной стезе», но судьбе было угодно сделать все иначе. Дело в том, что несмотря на предупреждения нашего врача (был у нас и таковой), я то и дело пил прямо из ведра сырую днепровскую воду. Однажды я почувствовал себя очень плохо - поднялась высокая температура, появились резкие боли в желудке и всякие сопутствующие явления.
Словом, налицо все признаки дизентерии. Несмотря на все усилия нашего врача положить меня в переполненный ранеными госпиталь не удалось, и командиром было принято решение отправить меня в Москву на попутном штабном «виллисе».
Полуживой и обмороженный, я был доставлен в госпиталь в Сокольниках. На этом моя «боевая» биография печально закончилась. В дальнейшем я нигде и никому не рассказывал о той неудачной военной «одиссее». Вот если бы я был ранен, а то...
Но вот что важно. Там, в Смоленске, я почувствовал «запах войны», ее опустошительные и беспощадные последствия и понял, что противостоять ее ужасам и разрушениям может лишь военная сила и великий дух патриотизма всего народа. Именно этим непреложным истинам человеческого бытия научила наше поколение Великая Отечественная война!
Отлежав в госпитале месяц-полтора, одетый в черную матросскую шинель и шапку-ушанку, я пришел на тот же завод N339 Наркомата авиационной промышленности, на котором началась моя трудовая жизнь.
Шел 1944 военный год. Уже позади великий перелом в ходе войны под Сталинградом и на Орловско-Курской дуге. В стране царило всеобщее ожидание скорой победы, но никто и нигде «не опускал руки», все старались приблизить час всенародного торжества!
Комментариев нет:
Отправить комментарий