Гарри Рожанский (на фото) . Свободная охота. Рассказы воздушного стрелка.
Павлюк (в сокращении).
- Почему ты сел первым, а не за ведущим? - спросил я.
- Командир приказал! - ответил младший лейтенант и заплакал.
В тяжелых боях за освобождение Ленинграда от блокады 15-й гвардейский штурмовой авиаполк нес большие потери. В основном это было пополнение из восемнадцатилетних юнцов, прибывших прямо из летных школ за несколько дней до начала операции.
От потерь и переутомления летчики полка были в шоковом состоянии. Как всегда, вечером на ужин собрались в летной столовой. Положенной нормы от наркома - ста граммов водки - не хватило, и старшина добавил еще по сто спирта. Столовая зажужжала.
- Слышь, птенец, - говорил гвардии капитан Федор Павлюченко (в общении просто Павлюк) молодому летчику своей 3-й эскадрильи младшему лейтенанту Юрию Гормину, - расслабься, распружинься. Гони печаль и тоску. От нее только вошь появляется. А вошь - предвестник смерти. Поверь мне! Летчики должны верить в приметы.
- Понял, командир, понял. Только Валентин, друг по школе, стоит в глазах. Все вижу, как он горел в самолете.
- Не бери в голову, а влей стопку в рот, но не более. Не уверен, что завтра дадут отдых. Немцы еще кусаются. Только мертвые не кусаются, и сделать фрицев такими - наша забота.
Гормин влил в себя полстакана водки. Оживился и порозовел.
Павлюк продолжал:
- Авиация, малыш, это большой ужас либо ужасный конец. Скажи себе: «Раз другие могут преодолеть страх атаки, значит и я должен научиться этому. Чем я хуже? Другим тяжело так же, как и мне. Я должен выдержать, этим я помогу товарищам». Не суетись и не лезь на рожон.
- Мало летных часов было, командир.
- Сколько у тебя боевых вылетов?
- Всего четыре, командир.
- Сделаешь еще один, и считай себя почти что «стариком». А тогда до десятого - полная гарантия, не собьют. Это примета. Не раскисай.
- Спасибо, командир.
- «Спасибо» не капает и не звенит. Наливай. Но не себе.
- Есть, командир, не себе.
- Споем, мужики, - предложил своим могучим басом воздушный стрелок Константин Пелевин (Батя) и сам же начал:
Жил на свете старый «Ил»,
На штурмовку он ходил.
Сзади, спереди броня...
- Остальное все херня, - продолжил хор.
Хвост - фанера, ткань - перкаль.
Только маму свою жаль.
Хор ответил:
Мы жалеем мать твою.
Баю-баюшки-баю.
Кто-то высоким тенором запел:
Мама, я летчика люблю.
Мама, я летчика хочу.
Молодые запели:
Он летает выше крыши,
Получает больше тыщи,
Вот за это я его люблю.
Заулыбались, подмигивая официантке, прозванной «Кобра».
- Ну, а теперь последнюю, - угрюмо, с вызовом пробасил Батя.
Все запели, строго выдерживая ритм:
Машина пламенем объята,
Кабину лижут языки.
Судьбы я вызов принимаю
Стальным пожатием руки.
Вот вынут нас из-под обломков,
Поднявши на руки каркас.
Взовьются в небо ястребочки,
В последний путь проводят нас.
- Ну, распелись, как глухари на току. Отдыхать, - сказал Павлюк.
И все пошли спать в бывшую школу, а в войну - теплую, чистую и уютную, как казарма, спальню летунов…
19 января, 15 часов. Комэск Павлюченко получил приказ лететь в паре с другим «горбатым» на подавление дальнобойных батарей, обстреливающих осажденный город, в район Вороней горы. Сообщено также, что снаряды попали в трамвайный вагон с пассажирами и хлебную очередь.
Командир положил на колено планшет. Гормин подвинул свой.
Рядом стояли воздушные стрелки.
- Вот цель. Летим пеленгом. Высота - пятьдесят метров. Обратно - на бреющем. Прикрывай мой хвост. Над целью разойдемся метров на сто. Сбросим бомбы, опять сходимся, как раньше. Действуй, как я, и даже лучше. Остальное - по обстановке. При вынужденной посадке не забудь вырубить зажигание. Садиться лучше вот сюда, прочее - минные поля. В случае чего пехота поможет. Понял?
- Понял, командир.
Мы, несколько летунов и штабных офицеров, стояли у командного пункта и в ожидании возвращения самолетов чутко вслушивались в небеса, иногда притопывая и прихлопывая из-за крепчавшего мороза. Время шло медленно. Наконец мы увидели на фоне бегущих туч два самолета.
Сделав круг над аэродромом, ведущий неожиданно не стал садиться, а уступил ведомому. Подумалось: «Гормин подбит».
Не закончив второго круга, Павлюк начал посадку с другого конца посадочной полосы, не считаясь с ветром.
- По ветру только мочиться нужно, - сказал кто-то с тревогой.
- Что случилось? - подумали все. - Ведь Павлюк – самый опытный летчик в полку. Почему он решил садиться по ветру?
- Темнеет слишком быстро, - предположил кто-то.
Самолет аккуратно коснулся колесами земли и помчался по полосе. Уже были зажаты тормоза, но самолет продолжал скользить с прежней скоростью. Проскочив посадочную полосу, он зацепил колесами траншею, взметнул хвост и перевернулся.
Мы бросились к месту аварии. В голове мелькало: взорвется или нет?
Как зажигание? Вырубил? Мы бежали.
Катили санитарные и пожарные машины, обгоняя нас.
У Федора лицо было рассечено о лобовое бронестекло. Грудь вдавлена рукояткой управления. Он был мертв, зажигание выключено. Стрелок Анатолий Тютрюмов был жив. Его заметно трясло. Он только твердил:
- Три захода на цель, три захода на цель, три захода...
Командир 3-й эскадрильи гвардии капитан Федор Павлюченко лежал в открытом гробу в летной форме с орденами на выправленной груди. Лицо его было белым от пудры после работы врача. Гроб, казалось, ему был тесен.
Его хоронили на полковом кладбище около деревни Касимово. Кладбище было в густом еловом лесу у дороги. Оно было маленьким - лишь несколько могил (холмики, засыпанные снегом). Полк медленно и тяжело проходил шеренгой по прорытой дорожке. Было сумрачно и тоскливо.
Тишину нарушали лишь всхлипывания и хлопки падающего с елей снега. Гормин сквозь рыдания повторял: «Сегодня ты, а завтра я. . .» Никто на него не обращал внимания. Прощальные залпы.
Через день самолет Гормина был подбит над целью. Он тянул домой, но упал в Таврическом саду. Это был его шестой вылет. Экипаж сгорел. Останки не искали. Была война.
По неофициальным, но достоверным данным, только штурмовиков в войну сгорело более тридцати тысяч.
Хайфа, Израиль
Апрель 2002 года
Гарри Рожанский. Свободная охота. Рассказы воздушного стрелка.
- М.: Мосты культуры, Иерусалим: Гешарим, 2005.
Павлюк (в сокращении).
- Командир приказал! - ответил младший лейтенант и заплакал.
В тяжелых боях за освобождение Ленинграда от блокады 15-й гвардейский штурмовой авиаполк нес большие потери. В основном это было пополнение из восемнадцатилетних юнцов, прибывших прямо из летных школ за несколько дней до начала операции.
От потерь и переутомления летчики полка были в шоковом состоянии. Как всегда, вечером на ужин собрались в летной столовой. Положенной нормы от наркома - ста граммов водки - не хватило, и старшина добавил еще по сто спирта. Столовая зажужжала.
- Слышь, птенец, - говорил гвардии капитан Федор Павлюченко (в общении просто Павлюк) молодому летчику своей 3-й эскадрильи младшему лейтенанту Юрию Гормину, - расслабься, распружинься. Гони печаль и тоску. От нее только вошь появляется. А вошь - предвестник смерти. Поверь мне! Летчики должны верить в приметы.
- Понял, командир, понял. Только Валентин, друг по школе, стоит в глазах. Все вижу, как он горел в самолете.
- Не бери в голову, а влей стопку в рот, но не более. Не уверен, что завтра дадут отдых. Немцы еще кусаются. Только мертвые не кусаются, и сделать фрицев такими - наша забота.
Гормин влил в себя полстакана водки. Оживился и порозовел.
Павлюк продолжал:
- Авиация, малыш, это большой ужас либо ужасный конец. Скажи себе: «Раз другие могут преодолеть страх атаки, значит и я должен научиться этому. Чем я хуже? Другим тяжело так же, как и мне. Я должен выдержать, этим я помогу товарищам». Не суетись и не лезь на рожон.
- Мало летных часов было, командир.
- Сколько у тебя боевых вылетов?
- Всего четыре, командир.
- Сделаешь еще один, и считай себя почти что «стариком». А тогда до десятого - полная гарантия, не собьют. Это примета. Не раскисай.
- Спасибо, командир.
- «Спасибо» не капает и не звенит. Наливай. Но не себе.
- Есть, командир, не себе.
- Споем, мужики, - предложил своим могучим басом воздушный стрелок Константин Пелевин (Батя) и сам же начал:
Жил на свете старый «Ил»,
На штурмовку он ходил.
Сзади, спереди броня...
- Остальное все херня, - продолжил хор.
Хвост - фанера, ткань - перкаль.
Только маму свою жаль.
Хор ответил:
Мы жалеем мать твою.
Баю-баюшки-баю.
Кто-то высоким тенором запел:
Мама, я летчика люблю.
Мама, я летчика хочу.
Молодые запели:
Он летает выше крыши,
Получает больше тыщи,
Вот за это я его люблю.
Заулыбались, подмигивая официантке, прозванной «Кобра».
- Ну, а теперь последнюю, - угрюмо, с вызовом пробасил Батя.
Все запели, строго выдерживая ритм:
Машина пламенем объята,
Кабину лижут языки.
Судьбы я вызов принимаю
Стальным пожатием руки.
Вот вынут нас из-под обломков,
Поднявши на руки каркас.
Взовьются в небо ястребочки,
В последний путь проводят нас.
- Ну, распелись, как глухари на току. Отдыхать, - сказал Павлюк.
И все пошли спать в бывшую школу, а в войну - теплую, чистую и уютную, как казарма, спальню летунов…
19 января, 15 часов. Комэск Павлюченко получил приказ лететь в паре с другим «горбатым» на подавление дальнобойных батарей, обстреливающих осажденный город, в район Вороней горы. Сообщено также, что снаряды попали в трамвайный вагон с пассажирами и хлебную очередь.
Командир положил на колено планшет. Гормин подвинул свой.
Рядом стояли воздушные стрелки.
- Вот цель. Летим пеленгом. Высота - пятьдесят метров. Обратно - на бреющем. Прикрывай мой хвост. Над целью разойдемся метров на сто. Сбросим бомбы, опять сходимся, как раньше. Действуй, как я, и даже лучше. Остальное - по обстановке. При вынужденной посадке не забудь вырубить зажигание. Садиться лучше вот сюда, прочее - минные поля. В случае чего пехота поможет. Понял?
- Понял, командир.
Мы, несколько летунов и штабных офицеров, стояли у командного пункта и в ожидании возвращения самолетов чутко вслушивались в небеса, иногда притопывая и прихлопывая из-за крепчавшего мороза. Время шло медленно. Наконец мы увидели на фоне бегущих туч два самолета.
Сделав круг над аэродромом, ведущий неожиданно не стал садиться, а уступил ведомому. Подумалось: «Гормин подбит».
Не закончив второго круга, Павлюк начал посадку с другого конца посадочной полосы, не считаясь с ветром.
- По ветру только мочиться нужно, - сказал кто-то с тревогой.
- Что случилось? - подумали все. - Ведь Павлюк – самый опытный летчик в полку. Почему он решил садиться по ветру?
- Темнеет слишком быстро, - предположил кто-то.
Самолет аккуратно коснулся колесами земли и помчался по полосе. Уже были зажаты тормоза, но самолет продолжал скользить с прежней скоростью. Проскочив посадочную полосу, он зацепил колесами траншею, взметнул хвост и перевернулся.
Мы бросились к месту аварии. В голове мелькало: взорвется или нет?
Как зажигание? Вырубил? Мы бежали.
Катили санитарные и пожарные машины, обгоняя нас.
У Федора лицо было рассечено о лобовое бронестекло. Грудь вдавлена рукояткой управления. Он был мертв, зажигание выключено. Стрелок Анатолий Тютрюмов был жив. Его заметно трясло. Он только твердил:
- Три захода на цель, три захода на цель, три захода...
Командир 3-й эскадрильи гвардии капитан Федор Павлюченко лежал в открытом гробу в летной форме с орденами на выправленной груди. Лицо его было белым от пудры после работы врача. Гроб, казалось, ему был тесен.
Его хоронили на полковом кладбище около деревни Касимово. Кладбище было в густом еловом лесу у дороги. Оно было маленьким - лишь несколько могил (холмики, засыпанные снегом). Полк медленно и тяжело проходил шеренгой по прорытой дорожке. Было сумрачно и тоскливо.
Тишину нарушали лишь всхлипывания и хлопки падающего с елей снега. Гормин сквозь рыдания повторял: «Сегодня ты, а завтра я. . .» Никто на него не обращал внимания. Прощальные залпы.
Через день самолет Гормина был подбит над целью. Он тянул домой, но упал в Таврическом саду. Это был его шестой вылет. Экипаж сгорел. Останки не искали. Была война.
По неофициальным, но достоверным данным, только штурмовиков в войну сгорело более тридцати тысяч.
Хайфа, Израиль
Апрель 2002 года
Гарри Рожанский. Свободная охота. Рассказы воздушного стрелка.
- М.: Мосты культуры, Иерусалим: Гешарим, 2005.
Комментариев нет:
Отправить комментарий